Разговор, очевидно, шел о ней. Матушке тихо и популярно объясняли, чем метаболизм неандертальцев отличается от метаболизма современных людей, и почему устроить Тате пост — не есть хорошая идея. А сама Тата была счастлива в обществе сверстников. Невинные радости детства, когда болезненный укол или в кровь разбитая коленка забывается через пять минут, а самым главным делом в жизни является построение башни из разноцветных кубиков.

Если верить тому, что рассказала мне мадам Славина, то в маленьких группках неандертальцев близкие по возрасту дети были редкостью. Чуть поодаль, с соседнего дивана, полковник Каморинцев и один из его ассистентов внимательно следили за детскими играми. Могу поклясться, что у них где-то были припрятаны и скрытая камера, и микрофон.

Но, главным героем этого спектакля были все таки не маленькие дети, а Ниида собственной персоной, управляющаяся с ними не хуже заправской пионервожатой.

— Ну что, Илья Алексеевич, как успехи? — присел я рядом с ним, — Можете чем-нибудь порадовать?

Полковник Каморинцев сосредоточенно потер переносицу, — Совершенно определенно прослеживаются, как минимум, два языка. Один, мы назвали его базовым, по звучанию напоминает языки Центральной Африки. Именно на нем болтали дети и ваша Ниида, пока Пелагея Андреевна не принесла Тату. Потом они все вдруг перешли на другой язык, куда более близкий к индоевропейским образцам. Мы предполагаем, что это не неандертальский в чистом виде, конечно, а некий язык-посредник для межвидового и межкланового общения. Торговые сделки, территориальные переговоры и все такое… Для того, чтобы понять, как звучит чистый неандертальский, вашей Тате нужен соплеменник для беседы. А еще лучше было бы со стороны понаблюдать разговор двух взрослых.

— Наверное, скоро у вас представится такая возможность, — ответил я, — Мы начинаем перебираться на ту сторону. Но, с точки зрения практического общения, освоение торгового языка-посредника мне кажется более важной задачей.

— Я тоже так думаю, — ответил полковник Каморинцев, — во-первых, он проще для освоения, во-вторых, имеет более широкое хождение. Вполне может оказаться, что при отсутствии письменности и регулярных контактов, в каждом стойбище будет по своему быстро изменяющемуся языку. Только меня беспокоит ваш, как ее называют бойцы, Гусенок. Попав в нашу языковую среду, она очень быстро учится. Сегодня утром она поздоровалась со мной в столовой. Я даже не знаю, что будет быстрее — нам выучить этот торговый язык, или обучить местных переводчиков.

Будто поняв, что разговор идет о ней, Ниида сначала посмотрела в нашу сторону, потом грациозно поднялась на ноги. И тут у меня натурально с грохотом упала челюсть, поскольку она заявила, — Ниида — гусенок, нет, Ниида — девочка, да. Ниида хочет знать, хочет понимать разговор человек Павел. Человек Павел — хорошо.

Я вздохнул и похлопал рядом с собой по дивану, — Садись, радость моя, поговорим.

На шоколадном «пушкинском» лице вспыхнула широкая белозубая улыбка, мощностью в пятьсот ватт, — Ниида — радость, Ниида — лушать, Ниида — говорить, — сказала она, усаживаясь на диван рядом со мной.

— Ниида, — сказал я, показывая на подполковника Каморинцева, — это Илья Алексеевич. Он учит ваш язык, ваш разговор. Ты можешь помочь ему выучить язык, на котором вы говорите с другими?

Тем временем Тата, заметив, что ее большая подруга покинула общую компанию, встала, подошла к дивану и забралась Нииде на колени. Этого ей показалось мало, и она прижалась щекой к тощей подростковой груди.

— Другой — это ыых? — спросила Ниида, машинально погладив Тату по голове, — Тата — это ыых. Ыых — язык трудно. Мы говори с ыых на меж язык.

— Ниида, — сказал я, — научи Илью Алексеевича меж языку.

Она совершенно естественно кивнула, потом прикрыв глаза, подумала и сказала, — Хочу Илия Лексеевич учить Нииду ваш язык. Хочу делать с человек Павел хороший разговор…

В этот момент негромкие разговоры на соседнем диване стихли, и к нам подсела мадам Славина.

— Ниида, — сказала она, — расскажи нам про ыых? Что они делают, где живут, на кого охотятся?

Посмотрев на меня и увидев мой одобрительный кивок, Ниида сказала, — Ыых живут в гора. Ыых умный — да, быстрый — нет. Ыых — хороший. Ыых — убивай, баран — да, козел — да, человек — нет. Ниида есть друг Кла — девочка ыых. Когда тепло — кушать ягода один куст. Одна сторона Ниида, другая сторона — Кла. Ниида пугайся, думай — это Р-р-р-р! Это был Кла. Хорошо. Друг, — Ниида погладила Тату по голове, — Тата вырасти — стань, как Кла. Хорошо.

— Вот и рухнул миф о глупых и кровожадных неандертальцах, — с иронией сказал доктор Юринский, — А вообще, это на удивление крепкий и здоровый ребенок. Хотел бы я глянуть на ее соплеменников постарше возрастом, поскольку этот ребенок отличается от своих сверстников из нашего времени только особенностями внешности, и немного большей физической силой. Подумаешь — пятая раса — старокавказская.

— Василий Андреевич, — сказал я, — сходите на той стороне в горы — посмотрите. Уже завтра. А то мы тут засиделись, товарищи ученые. А нам дело делать надо. Базовый лагерь собран, на ту сторону переброшена одна «вертушка», а егеря установили периметр безопасности. Вперед, и с песней, товарищи, как говорят в народе…

11 августа 1940 года,

08:05. СССР. Москва. Центральный Аэродром имени Фрунзе.

Летчик-испытатель Евгений Георгиевич Уляхин

Едва лишь шеф-пилот КБ Поликарпова Евгений Уляхин переступил порог проходной Центрального Аэродрома имени Фрунзе, как его остановил подтянутый сотрудник ГУГБ НКВД с тремя кубарями в петлицах.

— Уляхин Евгений Георгиевич? — спросил чекист, сухим и скрипучим голосом, с немного неприятным прибалтийским акцентом.

— Да это, я, — ответил летчик, почувствовав, что в горле у него неожиданно пересохло. Пусть он не чувствовал за собой никакой вины, но определенная жутковатая аура, витающая вокруг сотрудника органов, не способствовала душевному спокойствию.

Но к удивлению, как самого летчика, так и окружающих, фраз типа: «вы задержаны», «гражданин пройдемте», «прошу следовать за мной» — не последовало. Вместо этого чекист достал из планшета простой почтовый конверт без марки и сказал, — Товарищ Уляхин это вам. Мне поручено доставить и проконтролировать исполнение.

Разорвав конверт, летчик вытащил из него сложенный вдвое листок бумаги, на котором неровным шрифтом печатной машинки было выбито:

— В целях выполнения особо важного государственного задания Уляхину Е.Г. поручается немедленно перегнать самолет И-180 М-88 N 25211, находящийся на заводе N1, на аэродром ЛИИ ВВС в Кратово. По прибытию к месту назначения самолет и летчик поступают в распоряжение старшего майора ГУГБ НКВД П. Архипова.

И подпись красным карандашом в правом нижнем углу, — И. Ст.

Очевидно, что сотрудник НКВД, особенно, такой нарочито колоритный, действует на производственные процессы как скипидар на муравейник. Все немедленно начинают суетиться и изображать трудовую активность. Евгений Уляхин уже начал опасаться, чтобы скорость подготовки самолета к вылету не привела к какой-нибудь аварии, и особо тщательно осмотрел машину перед полетом. Ничего. Все было в порядке.

Уже когда летчик надел парашют, и собирался подняться в кабину перед запуском двигателя, чекист неожиданно подошел к нему вплотную и тихо сказал, — Товарищ Берия просил вам передать, что возможно этим делом вы спасете жизнь себе и многим хорошим людям. Он пожелал вам всяческих успехов.

Взревел мотор и окрыленный чекистским напутствием Евгений Уляхин вырулил машину на старт. Полет прошел без особых происшествий, да и лететь то было меньше четверти часа.

В Кратово его уже ждали, дежурный по аэродрому указал ему на дальний угол летного поля, сейчас уже оцепленный бойцами НКВД. Было тревожно. Никто ничего не объяснял, скорее всего, исполнители и сами не были посвящены в конечный замысел начальства. Зарулив на указанное ему место, летчик заглушил мотор и выбрался из кабины. Коротко взвыла сирена, и по этому сигналу персонал начал торопливо, не оглядываясь, покидать летное поле. По этой же команде чекисты из оцепления повернулись лицом наружу. Все выглядело так странно, что в воздухе откровенно запахло серой.